Албанская история Заурбека Ахушкова

АЛБАНСКАЯ ИСТОРИЯ ЗАУРБЕКА АХУШКОВА (Из третьего тома «Сборника сведений об ингушах» Берснако Газикова) (Продолжение. Начало в №192-193) Н.Н. Брешко-Брешковский. Албанская сирена. Белград. 1927. ТУРЕЦКИЙ ЖАНДАРМ — ЧЕЛОВЕК С НЮХОМ Аллаху угодно было вычертить самый хитросплетенный узор на фоне биографии Заур-Бека Охушкова. Родился он близ Владикавказа в Ингушетии, в ауле Базоркино. Семнадцатилетним юношей поступает он вольноопределяющимся в Ахтырский полк — тогда только что переименованный из гусарского в драгунский. Потом — Елисаветградское училище, а через два года вновь в тот же полк, куда Заур-Бек выпущен был эстандарт-юнкером. И вот, за несколько дней до производства в корнеты, случилось не оставившее камня на камне от безмятежной карьеры кавалерийского офицера. Подполковник Андреев, желчный и нервный, вспыльчивый, встретив Заур-Бека с барышней, сделал ему резкое замечание. Заур-Бек ответил пощечиной. В ту же ночь, надев штатское, он бежал в Австрию, где нашел временное убежище. Из Австрии уехал в Турцию и, как горец и мусульманин, был принят в личный конвой султана Абдул-Гамида. Через несколько лет, уже в чине майора, командовал в Смирне жандармским дивизионом. Турецкий жандарм, Заур-Бек, умудрялся посылать корреспонденции в русские газеты. За эти корреспонденции, вскрывающие тайники турецкой политики, он едва не поплатился головою. В самом начале Великой войны Охушков, уже отставной офицер жандармерии, приехал в Сербию, как корреспондент. В Нише русский военный агент, полковник Артамонов, с согласия сербского военного командования арестовал его, русского дезертира, и отправил в Петербург. Испросив себе Высочайшее помилование, Заур-Бек поступил всадником в Чеченский полк Дикой дивизии. Отличившись в целом ряде конных атак и получив все четыре солдатских Георгия, он был произведен сначала в прапорщики, потом в корнеты. Свои корнетские погоны он получил в Могилеве, в Ставке, из рук Государя Императора. Это было знаком полного прощения и забвения всех грехов его молодости, грехов, которым минула уже двадцатилетняя давность... Революция застала Заур-Бека ротмистром и командиром сотни Чеченского полка. В дни корниловского наступления Заур-Бек двигается вместе с Дикой дивизией на Петербург, с удовольствием предвкушая, как он развесит на фонарях и на трамвайных столбах весь совет рабочих и сол-датских депутатов, за компанию прихватив и Керенского. Но, к сожалению, этой мечте не суждено было осуществиться. Неминуемый захват столицы не удался благодаря предательству одних и трусости других. Керенский, боясь «контрреволюционности» Кавказского конного корпуса, — это была уже не дивизия, а был корпус, сохранивший дисциплину и повиновение офицерам, — поспешил сплавить его на Кавказ. Сам же бросается в объятия забрызганных кровью матросов с большевизированной «Авроры». Во Владикавказе уже Добровольческая армия, Заур-Бек всплывает адъютантом правителя Ингушетии, доблестнейшего генерала Бек-Бузарова. В своем романе «Поединок» знаменитый Куприн вывел Бек-Бузарова под фамилией Бека-Агамалова. Они вместе служили в Днепровском пехотном полку. Дрогнул Деникинский фронт. Разложилась армия. Целые казачьи корпуса уходят с позиций. Как затравленный зверь заметался Заур-Бек в Владикавказе, почти уже схваченный большевиками. Но его не так легко было схватить. С горстью таких же, как он сам отчаянных ингушей прорвался он в Грузию. Через месяц парижская толпа, в сущности, весьма провинциальная, с удивлением озиралась на его черкеску и на папаху, с чисто горским молодечеством державшуюся на затылке. Еще через месяц он джигитовал в цирке Медрано, получая триста франков за выход. Но, то-ли цирк прогорел, толи Заур-Беку наскучило на пятом десятке носиться по арене, гикая, стреляя и джигитуя… У него был политический нюх. Какой-то особенный, жандармско-восточный нюх. Узнав о перевороте в Албании и, что бежавшего Ахмеда-Зогу приютила Сербия, Заур-Бек поспешил в Белград, в чаянии какой-нибудь авантюры в балканском стиле, которая дала бы ему новые интересные впечатления… Чутье не обмануло Абдул-Гамидовского жандарма, искушенного в азиатской политике и в азиатских интригах. И то, и другое сблизило его с Ахмедом-Зогу. Они поняли друг друга. У них нашелся общий язык и в прямом, и в переносном значении слова. Они проводили вместе все свободное время, а так как и Ахмед-Зогу, и Заур-Бек были свободны в сутки все двадцать четыре часа, то они почти не расставались. Всюду, и в ресторанах, и в кофейнях, и в иных увеселительных заведениях платил Бег-Зогу, и платил щедро. Не ограничиваясь этим, Заур-Бек еще и перехватывал у Зогу. «Претендент» охотно раскрывал ему свой бумажник, надеясь, что ингуш будет полезен ему. Ахмед-Зогу не ошибся. Он верил, что звезда его вновь засверкает. Он уже советовался со своим другом: — Как ты думаешь, какую бы изобрести форму для меня и для моей свиты? Помнишь?.. Нет, не помнишь, — у князя Вида была форма? Только не нравилась она мне! Серый цвет, длинные до колен мундиры. Я бы хотел что-нибудь по-эффектней! А главное, чтобы я резко отличался от всех моих придворных. И Ахмед-Зогу, типичный, с крупными чертами, албанец выжидающе смотрел на собутыльника и компаньона по самым разнообразным удовольствиям… Покручивая свои густые янычарские усы, Заур-Бек соображал или притворялся соображающим. — Да, черт возьми… Форма играет, вообще, далеко не последнюю роль, а в твоей Албании — в особенности! Их надо бить по воображению, албанцев! Их вождь должен быть земным богом, солнцем, и чтобы от него, как от солнца, исходили лучи... Это сравнение имело успех. — Вот, вот! И чтобы, как от солнца, исходили лучи! — обрадовался Зогу. — Нет, Заур, ты прямо золотой человек! Увидишь, как я отблагодарю тебя! Я тебя сделаю… кем бы тебя сделать? Хочешь генерал-инспектором кавалерии? Хочешь — фельдмаршалом всей албанской армии? Это — еще лучше! В Риме, или в Вене я закажу тебе фельдмаршальский жезл. — Усыпанный бриллиантами? — подмигнул Заур-бек. Зогу сначала недоверчиво взглянул на своего друга, а потом чисто по-албански причмокнул языком, — неопределенный звук, выражающий самые разнообразные чувства. — Хм… усыпанный бриллиантами? А это необходимо? — Разумеется! Какой же это фельдмаршальский жезл без бриллиантов? — Мы еще подумаем, — уклонился Зогу. — А вот как же относительно формы? — Относительно формы? Видишь, здесь не обойтись без художника. Я познакомился с одним… Талант! Я возьму его ужинать, — кстати, дай мне парочку наполеонов, — и вместе что-нибудь выдумаем. Художник нарисует эскизы и поднесет тебе на утверждение. — Хорошо! Только помни: моя форма должна… выделяться... — Помню! Останешься доволен! Заур-Бек имел в виду в самом деле талантливого художника Вершинина. Это был стройный мужчина с бородкой и с лицом облагороженного фавна. — Маэстро, — сказал ему Заур, — есть дело! Заказ! По вашим рисункам будет одеваться весь албанский генералитет, во главе со своим — князем, хотел сказать Заур-Бек, но поправился, — королем… Я постараюсь, чтобы король сделал вас своим придворным художником и архитектором. Вы чувствуете, чем это пахнет? Грудами золота! Моя идея, ваш ужин! Идеи всегда должны оплачиваться, иначе какие же это идеи? Вершинин согласился без особенной, впрочем, охоты. Он не любил угощать, а любил, чтобы его угощали. Но в данном случае он был подкуплен и соблазнен «грудами золота» и званием придворного художника и архитектора короля Албании. 13. ПЕРЕД АВАНТЮРОЙ В «Сербском Крале» за ужином, вернее после ужина, когда все, что можно съесть, было съедено, и все, что можно выпить, было выпито, уже за кофе Заур-Бек Охушков к ужасу художника потребовал настоящий французский бенедиктин и настоящую гаванскую сигару. Вершинин бледнел, но его лицо облагороженного фавна улыбалось, хотя и вымученно, однако же улыбалось. — Ну, а теперь, милейший маэстро, давайте обсудим. — Что ж, я думаю исходить из принципа гусарской формы? — сказал художник. — Я ничего не знаю красивее, легче, ничего не знаю более ласкающего глаз, в смысле красок. Можно со вкусом сделать сочетание цветов и даломана, и чакчиров, и бранденбургов. Я уже думал об этом! А что касается головного убора… да вот сами увидите, — и, вынув маленький альбом, художник нарисовал несколько фигурок, оживив их цветными карандашами. Действительно, они ожили. Заур-Бек, дымя сигарой, одобрительно покачал своей гладко выбритой головою. — Это будет очень эффектно! Вы сделаете эскизы побольше величиною, чтобы побольше можно было бы с него содрать! Но, имейте в виду, маэстро, он, Зогу, должен выделяться! Вот что, катните его во всем белом! Белая шапка! Белый доломан, белые чакчиры, белые сапоги. — Но белые сапоги? — не выдержал маэстро. — А почему бы и нет! Если ему нравится… Нет разве замшевых сапог и лайковых? Обыкновенно кафешантанные плясуны танцуют в лайковых сапогах... Ахмед-Зогу пришел в восхищение от эскизов и уже сам себе мерещился каким-то земным богом, одетым с головы до ног во все белоснежное... Желание поскорее облечься в свою ослепительную форму, увидеть себя окруженным блестящей свитою, зажигало «претендента» желанием поскорее завоевать «свою» Албанию с помощью Заур-Бека и тех трехсот, которых ингуш обещал навербовать в несколько дней. Мы уже знаем, как этот ингуш приступил к вербовке. Уговаривать, убеждать не приходилось никого, все охотно записывались: и гусары, и уланы, и драгуны, и казаки, — донское, кубанское, терское, и преображенцы, и егеря, измайловцы, и цветные войска: корниловцы, марковцы, дроздовцы, все, кому надоела до чертиков канцелярская работа чиновничьей службы… Единственное разве «но», встречал Заур-Бек. Это «но» ингуш тотчас же опровергал и сводил на нет со свойственным ему апломбом. Ему говорили: — Мы всей душою готовы… Тем более, это, главным образом, поход не против каких-то албанцев, а против красной нечисти, и туда забравшейся! Фан-Нолли их же друг и наймит! А с большевиками не только прямо, косвенно готовы встать, как один, в любой момент! А только вот как сербы посмотрят? Удобно ли это будет по отношению к сербам? Мы им так многим обязаны! Они нас братски так пригрели... — Да, и обязаны, и пригрели! Я, как мусульманин и горец, чту всякое гостеприимство более чем свято! Если мы пойдем сажать Ахмед-Зогу на престол, или как там у них, мы будем иметь влияние, и это влияние обратим в пользу Сербии и против Италии. Да и сам Ахмед-Зогу не забудет, не смеет забыть, что Сербия приютила его. Видите, таким образом, и волки будут сыты, и овцы целы. Да и, наконец, сербы ничего не должны знать об этой авантюре. А затем, господа, если кто сомневается, колеблется, нам таких не надо. Нам решительные нужны головы, а не какие-то… не знаю, как и назвать, сентиментальные политиканы… К черту всякие сантименты! Будьте солдатами, — конниками, пехотинцами, пулеметчиками. Думайте об успехе, это самое главное! Вы должны показать, чего мы стоим! Должна быть военная прогулка без потерь или почти без потерь. А что касается сербов, они, повторяю, ничего не должны знать, мы поднесем им сюрприз. Ахмед-Зогу будет сербским часовым в Албании, а если бы не пожелал, мы его заставим! Лучше пусть он сидит в Тиране, чем этот поп Нолли, агент Москвы и Рима. Албанские попы и миссионеры всегда были агентами Австрии и Италии, — это их профессия!.. А миссионер — это уже настоящий эмиссар. Даже длинная, широкая сутана не могла скрыть их военной выправки. Да вот увидите сами! Увидите их монастыри, где, если поискать хорошенько, можно будет наткнуться на целые арсеналы оружия. Это были австрийские склады, теперь они — итальянские. Хотя Заур-Бек и часто встречался с Зогу, и несколько лет прослужил в турецкой жандармерии, — а она считалась одной из лучших жандармерий, вообще, — однако, претендент искусно скрывал от него свою двойную игру. С помощью трехсот русских офицеров Ахмед-Зогу жаждал добыть утраченную власть, и в то же время был вовлечен в авантюру, весьма враждебную государству, его приютившему. Жил он в Паллас — отеле. Рядом с ним остановилась рыжая, декоративная дама — все рыжие весьма декоративны и отличаются нежным молочно-розоватым телом. Госпожа Чинганелли не являла исключения из этого правила. Эффектны были так же ее головные уборы из какой-то драгоценной парчи. Если это и не была парча, в строгом значении слова, то все же золотого и серебряного шитья было много! И, отдать справедливость, это шло к типу и стилю госпожи Чинганелли... Ее видели в русской церкви, где она горячо молилась, или, по крайней мере, делала вид, что молится. Она была русская. Во всяком случае, говорила, что русская. По словам этой, рыжей «почти» красавицы, ее муж капитанальпийских стрелков, Помпео Чинганелли, пал смертью храбрых, не то на Изонцо, не то на Азиаго. А может быть, доблестного капитана Помпео Чинганелли и совсем не существовало в природе. Именно такого мнения был Петр Петрович Вараксевич, довольно тучный господин, как-то по-медвежьи медлительный и с маленькими медвежьими пытливыми глазками. От этих маленьких, пытливых глазок — они казались еще пытливее сквозь стекла очков — не ускользало ничто, мало-мальски хотя бы достойное внимания. У Вараксевича давно была на подозрении эта рыжая дама с модернистической фигурой и полубезумными глазами кокаинистки... Вдова альпийского стрелка первое время, правда, очень недолгое, если и не бедствовала, то нуждалась. А потом, потом появились и туалеты, и головные уборы из ценной парчи. Но и то, и другое было еще до знакомства с Ахмедом-Зогу. И это обстоятельство не ускользнуло от Вараксевича, кому следует и куда следует сообщавшего свои наблюдения. Но как ни был Вараксевич опытен и полезен своей работою, он все же не был вездесущим бесплотным духом, — этот человек весьма внушительного объема и веса. Инстинктом своим разведчика он мог догадываться, о чем говорят с глаза на глаз Ахмед-Зогу и, быть может, прельстившая его чарами своими европейской женщины синьора Чинганелли. Догадки, хотя и многое, но далеко не все, по сравнению с фактами. Эта женщина шептала «претенденту» своими точно кровью намазанными губами, губами вампира: — Ты увидишь, какая тебе будет оказана поддержка! У тебя будет много, очень много денег! Сколько захочешь! Ты будешь осыпан такими почестями! Ты сразу получишь орден Аннунциаты. Знаешь какой орден, — Аннунциаты? Он даст тебе право именоваться кузеном короля! Кроме того, получишь титул владетельного герцога. Как это заманчиво! — Заманчиво, слов нет, но я хочу быть королем! — Ты и будешь! Об этом уже был разговор. Ну, представь, что ты вдруг лишился трона, что тебя низложили, выгнали? Это случается и не с такими королями, как албанский. И все же при тебе останется до самой смерти громкий титул герцога. Где бы ты ни был, везде будут тебя величать «вашей светлостью»… Но, ты понимаешь, все эти блага не даются ради одних прекрасных глаз… Публикацию подготовил Ахмет ГАЗДИЕВ На снимке: Заурбек Ахушков (фото из архива Берснако Газикова) (Продолжение следует)